История возникновения нижеприведённого рассказа о слизне – сугубо дурацкая.
Раньше я о слизнях никогда не писал. Если я писал о животных – то в основном о носорогах, тараканах или марсианах. Хотя марсиане, в общем-то, животными не считаются. Можно, конечно, спорить, животные ли марсиане или не животные; но, как бы то ни было: о слизнях я раньше никогда не писал.
Слизень появился каким-то ранним утром, когда я через Фейсбук информировался о положении дел в нашей мировой области. Такой это у меня приём держать себя в курсе: В Фейсбуке я подписался на странички разных средств массовой информации; и вот в моей фейсбуковской ленте вперемешку с различной другой писаниной появляются заглавия их сообщений. Время от времени я вскользь прохожу по ним, и, по настроению или необходимости, там и сям читаю и поподробней.
Кроме важных мировых событий при этом натыкаешься, конечно, ещё на много чего другого, менее важного. Порою, чтобы отдыхать от всех этих важных событий, я читаю и это.
В то утро из орлиного полёта над мировыми событиями я вдруг увидел вот такую записку:
«А я знаю, что никто это читать не будет; но порою, когда мне скучно, я лезу в спальный мешок и натираюсь сливочным маслом. Потом ползаю по кухне и делаю вид, будто я слизень.»
Помню, что от обилия мировых событий я в тот момент уже был порядочно утомлён, и ради отдыха я этот текст – как по-фейсбуковски это называют – лайкнул и даже написал какой-то коротенький комментарий.
После чего я вернулся к изучению мировых событий. – Вдруг сообщили мне, что из-за того, что я прокомментировал и лайкнул этот текст я проиграл в какой-то игре, и что в наказание – говоря по-фейсбуковски - я теперь этим текстом должен поделиться. – Какая это за игра и почему я должен поделиться этим текстом – представления не имел; знать я только знал, что поделиться этой белибердой у меня нет ни малейшей охоты.
И вот я предложил вместо того, чтоб поделиться этой заметкой написать какой-нибудь рассказ о слизне.
Были согласны.
Хотя не представлял, что о такой твари можно писать. Время заниматься этой задачей появилось только к вечеру. Медитируя о слизнях прогуливался вдоль морского берега; и постепенно из мутных туманов стала просвечиваться слабая линия, которая, когда я, наконец-то, сел писать, стремительно вырисовывалась всё чётче и чётче.
Рассказ, в конце концов, удалось написать; и заодно я даже открыл новую, может быть до этого никому не известную сексуальную ориентацию. Так что рассказ этот про слизня вполне может ещё включиться в прогрессивные немецкие учебники.
Удачный это был день!
Анита любила ночь. Кто знал об этом её пристрастии, те иногда называл её – ночной улиткой. Хотя на улитку Анита ничуть не походила. Просто в весёлой компании она сама один раз так обозвала себя; и название это приклеилось.
А те, кто знал её чуть лучше называли её не ночной улиткой, а улиткой голой. Или даже: ночной голой улиткой1.
Что было связано с её пристрастием в ночное время в необычных обстановках раздеваться.
Об этой подробности знали только очень немногие; а большинство из тех, кто видал её в тех необычных обстановках – те не знали, что это – Анита.
Днём она работала почтенной преподавательницей латинского языка и школьникам-латинистам нашего города объясняла, что такое ablativus absolutus да разбирала с ними мемуары этого Gajus Julius Caesar. Gallia est omnis, значит, divisa in partes tres, quarum una…, итд; да и Cicero они читали, хотя Cicero этого она терпеть не могла, считая, что это – лукавый интриган и бессовестный карьерист. Но начальство включило его в учебную программу, и вот – интригана, не интригана – со своими учениками разбирала его. O tempora, o mores….
Анита славилась тем, что даже самым бестолковым ученикам она умела растолковать Ablativus Absolutus и другие подлости латинской грамматики, да раскладывала эти бесконечно длинные и сложные латинские предложения таким образом, что даже самый непонятливый тупец мог их охватить.
И ещё славилась она тем, что весь мужской состав гимназии, все её коллеги и старшеклассники, были влюблены в неё; и даже тех, кто в угоду прогрессу примкнули к сексуальным меньшинствам неотразимый шарм их учительницы вырывала из объятий прогресса.
Она со всеми была любезна, иногда кому-нибудь из влюблённых томно улыбалась; но романа ни с кем не заводила.
Дело было не в том, будто она из-за соответствующих запретов боялась заводить роман с учеником каким-нибудь; об этом и речи не могло быть; ибо кроме непролазной банальности обывательского житья она не боялась почти ничего; просто это обыкновенное заведение романов её не привлекало. Если б среди учеников нашёлся кто-нибудь, с которым ей хотелось бы заигрывать – то, скорее всего, пошла бы на такую авантюру; но такого ученика не было, а среди коллег её подавно никто не интересовал.
Наверно у неё были и романы всяческие; но об этом не знали ни её коллеги, ни её ученики. Жила она своей жизнью независимо от гимназии.
Первыми, кто мог любоваться ей в виде голой улитки – были посетители одного престижного ночного клуба в увеселительном квартале нашего города.
Хотя никто не знал, что это – Анита.
***
Конферансье объявляет танец голой улитки. Занавес раскрывается, и на продольном помосте лежит огромный коричневый слизень. Ну: голая улитка. Лежит на помосте она, неподвижно, не шевелясь, словно мертвая. Начинается играть музыка. Вот зашевелилась. Шевелится; сначала медленно, что-то неуклюже, и дальше стремительно переходя в змеиное изгибание, извивание.
Вдруг музыка замолчит. Останавливается извивание. Зато щупальца стремительно перемещаются вперёд. Появляется женская голова с чёрной маской. Раздаётся шипение, будто где-то выпускают воздух. Бесформенное тело слизня медленно сжимается. Рядом с головой из сжимающейся коричневой массы высовываются две нежные женские руки; появляются плечи; руки отодвигают коричневую ткань вниз, под мышки.
Девушка опирается на локти, лукаво смотрит на окружающих, захватывает шапку с длинными щупальцами и взмахом откидывает. Свободно на плечи падают длинные светлые волосы.
Оборачивается на спину, голову опускает на скрещённые руки. Тихо оживляет музыка. Под стремительно сворачивающейся коричневой ткани нежно и все смелее извиваются формы её тела.
Вдруг, чуть поднявшись, захватывает края облегающей её тело темной оболочки и медленно стягивает их вниз. Уже обнажены её возбуждённые груди; чуть задерживается, и дальше вниз до талии.
Оборачивается назад на живот; облокотившись под музыку извивается талией; опять захватывает края ткани и медленно опускает её до бёдер; вновь обернувшись на спину, подтянув колени, полностью снимает оболочку и отбрасывает её.
Кроме маски всё сбросив с себя встаёт на колени и лукаво озирается.
За помостом тем временем появился конферансье. В руках он держит большую бутылку, да из карманов его пиджака торчат горлышка ещё двух бутылок.
Конферансье объявляет, что слизни любят салат и влажность; и поэтому он теперь будет обливать её подсолнечным маслом. И вот из бутылки булькает струя подсолнечного масла на её правое плечо, и дальше на грудь; потом на левое плечо; с увлечением начинает размазывать масло сначала по грудям, и дальше по всему телу.
Конферансье отбрасывает пустую бутылку, из левого кармана вытаскивает следующую; продолжает обливать её; а она откидывается назад, и лёжа, сверкая от масла, извивается под струёй; и пока из последней бутылки падают последние капли медленно закрывается занавес.
Целый месяц поздней ночью по субботам и воскресеньям в этом престижном ночном клубе она показывала себя публике в виде обливаемой маслом голой улитки; потом прекратила. Прекратила потому – как она мне по секрету объяснила – чтобы это не стало привычной рутиной. Ибо настоящая голая улитка любит разнообразие и резкие сдвиги с одного к другому. Те твари, которыми занимаются зоологи и которых они называют голыми улитками или слизнями – это деградация; настоящих голых улиток они не знают; просто ещё не успели открыть их.
Да к тому же публика в этом ночном клубе ей не нравилось: богатые какие-то ничтожества, которым деньги заменяют характер.
Потом однажды…
Тёплой полнолунной ночью она отправляется на прогулку в парк. Через плечо – сумка, набитая сливочным маслом. Направляется к мосту, под которым, как она знает, ночуют бомжи.
Бомжи громко приветствуют её, спрашивают, кто она такая, и она отвечает, что – ночная голая улитка.
«Ночная голая улитка?» переспрашивает один из бомжей, который выглядит моложе и бодрее своих коллег и который, наверно, только недавно примкнул к этой среде. «Что ночью ходишь – это правда. Точно ты ночная. А так – ни улитка ты, ни голая.»
«Улиткой точно не являюсь», подтверждает она. «Да превратиться в таковую – пожалуй, не получится. А что одетая – не препятствие. Разденусь – и голая.»
«Голая ночная фея», воскликнул тот бомж помоложе. «Лучше, чем улитка. Так раздевайся, показывай себя голой феей!»
«Точно. Какая ты голая улитка или фея, если одета», воскликнул толстый бомж в фетровой шляпе. «Раздевайся!»
«Обнажайся!» стали кричать наперебой бомжи. «Показывай себя голой феей!»
«Если хотите – могу раздеться», спокойно отвечает Анита. «Но только, если вы будете потом обтирать меня сливочным маслом, и масло затем с меня слизать.
«У нас нет сливочного масла», сокрушённо отвечает тот бомж помоложе.
«Я была в магазине; масло у меня есть.» Она открывает свою сумку. «Зачем ему у меня дома зря валяться в холодильнике.» Она вытаскивает пачку, кидает бомжу молодому. И ещё одну пачку вынимает и наугад бросает в толпу. И ещё одну.
«Здорово» восклицает бомж в фетровой шляпе. «А ты точно хочешь раздеться?»
«Если вы обещаете, что обмажете меня сливочным маслом, и потом все слижете – разденусь.»
«Обмажем! Оближем!» кричат бомжи наперебой. «Все сделаем.»
Она берет свою сумку, опрокидывает ее и все пачки вытряхивает на землю. «Берите».
И лёгкой походкой, не спеша, она из тени моста выходит на берег, оборачивается, и медленно, с наслаждением, в ярком свете полной луны начинает раздеваться.
Не успеет она раздеться до конца – как её уже схватывают и с её тела стаскивают последние тряпки. И вскоре все её тело в лунном свете сверкает от густого слоя сливочного масла, который бомжи с гамом и с криками слизывают.
Анита на всякий случай прихватили подбор кондомов; но бомжи – и даже тот помоложе – слишком измождённые, чтобы по-настоящему приступить к делу. Но в рамках их возможностей они – как Анита после этой авантюры по секрету сообщила мне – великолепно развлекались, и ночь получилась очень удачная.
Днём Анита непоколебимо ученикам-латинистам нашего города объясняет ablativus absolutus и читает с ними мемуары Гая Юлия Цесаря; а ночью посвящается своей слизнефилии и изобретению все новых крайних вариантов слизнефильского разгула.
Учитывая её изобретательность и её непринуждённое воображение можно предполагать, что такими путями она стремительно будет обогащать мировое наше бытие забавными изобретениями; и если мне будет суждено изблизи следить за дальнейшим развитием, то всех, кому интересно, буду держать в курсе.
[1] По-немецки слизень – это „Nacktschnecke“, „голая улитка“ („nackt“ – „голая“; „Schnecke“ - „улитка“).
А вот всплыло ещё немецкое слово „Nacht“, „ночь“; и этот „Nacht“ очень похож на „nackt“
Прилагательное от „Nacht“: nächtlich, то есть ночной
Вот у нас есть следующие слова и сочетания:
Nacktschnecke – голая улитка; то бишь: слизень
Nachtschnecke – ночная улитка
Nächtliche Nacktschnecke – ночная голая улитка или ночной слизень.
Вот так
С самого начало мне было ясно, что Анита – слизнефилька; ибо иначе никак не мог бы найти зацепку для слизности. А почему она именно преподавательница латинского языка – представления не имею. Лично у меня никогда не было преподавательницы латинского языка, а всегда только преподаватели; и даже среди наличных преподавательниц по другим предметам не было ни одной, кто хоть издали напоминала бы об Аните. А что касается аблативуса абсолутусого, то его я позже, уже после гимназии, сам себе объяснил; после чего весь латинский язык вместе с аблативусом абсолутусым я – за исключением слабых остаток – забыл.
Весьма странно.
Может быть это с того света мне всё подшепнула какая-нибудь умершая бывшая преподавательница латинского языка, которая при жизни хотела бы стать именно такой, как Анита, но ни ablativus absolutus так славно понимала, ни осмелилась бы так ярко жить своей слизнефилией, и которая теперь ради компенсации несчастным сочинителям подшёптывает вот такие штуки.
Не исключено, что это именно так.
В городах прогрессивных западных стран стали устанавливать приспособленные к быту геев пешеходные светофоры.
Ведь живём мы в прогрессивной эпохе со стремительным переворачиванием разных ценных ценностей. Когда-то угнетаемые меньшинства превращаются в меньшинства угнетающие с государственным перевоспитательным заказом; проводятся гей-парады, переделываются школьные учебники, светофоры получают соответствующий прогрессу новый дизайн; ну, в общем-то, делают все, чтоб угнетаемым этим меньшинствам было уютно и чтобы ничто их не раздражало.
Теперь помимо угнетающих угнетаемых меньшинств возникают угнетаемые меньшинства не угнетающие; и одно из них – слизнефилы. Никто о них не упоминает, никто им не помогает организовывать слизнефильские парады; и даже при составлении школьных учебников и оформлении светофоров делают вид, будто их нет на свете.
Я спросил Аниту, как она оценивает эту тревожную обстановку.
Анита ответила, что лично она предпочитает скрытость, так как слизнефилия по своей сути лучше всего расцветает в тёмном подполье.
Но так как не исключено, что есть и такие слизнефилы, которые к этому вопросу относятся по-другому, то следовало бы в интересах общественной пользы все же заниматься агитацией и с целью защиты прав слизнефилов всеми силами вступить в бой со слизнефобами.
У неё самой, к сожалению, нет времени заниматься политической стороной слизнефилии, так как она слишком занята своей преподавательской работой и своими слизнефильскими развлечениями; но она могла бы, например, таких лиц, которые отличаются в борьбе за слизнефильские светофоры, в награду приглашать на слизнефильские оргии.
Что несомненно интересное предложение.
***
По поводу других угнетаемых меньшинств см., например, филофагия и логофилия.
