Волхвы не боятся могучих владык
А княжеский дар им не нужен.
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен
А.С. Пушкин
***
"... Однако во всей этой жути и безродности не следует забывать об одной родине - не потерянной, но находящейся постоянно под угрозой. Эта родина - язык, тепло и богатство которого по-прежнему предоставляет нам приют и даже в пустоте остается прибежищем утомленного путника. Это - родина в слухе и в сердце, которая открывается внемлющему. Но он, сверх того, родина уверенности, которую дарит понимание; ибо что живительнее разговора: этой чуждой всякой лукавости, всякого насилия стихии, в которой обменивающиеся не говорят друг другу или друг против друга, а друг из друга; где каждый стремиться не к тому, чтобы высказывать себя, а к тому, чтоб выражать собеседника еще лучше, чем тот может сам."Герберт Виценманн
***
… коль скоро недочет в понятиях случится,
их можно словом заменить.
Гете (Фауст)
***
… и от этих-то неслыханных речей
умер сам Кощей без всякого вмешательства…
Высоцкий
***
Где-то в середине 80х годов, сравнивая тогдашний Советский Гулаг с тем, что я называл «Гулагом Западным», я сопоставлял роли и задачи писателей в обеих этих системах. Разницу я видел в том, что Советская система воздвигает в основном преграды внешние, чисто технические; а если их перехитрить, то настоящий писатель обязательно встретит понимающих читателей. Гулаг же Западный - это фактор психологический, представляющий собой смутную паутину из утонченной лжи; причем так хитро сплетенной, что никакими призывами «жить не по лжи» ее не одолеешь. И задача западного писателя состоит именно в том, чтобы распутывать эту ткань, разбираться в ее тонком составе; и, освобождая самого себя, помогать и другим, т.е. своим читателям. Задача почти непосильная: Ведь тонкий, сложный состав застенок этого ГУЛАГа требует крайне утонченного инструмента; а именно: точного, меткого языка. А публике, в его застенках, такой язык не доступен…
Советский Гулаг я, правда, знал только из литературы и по рассказам эмигрантов; вполне может быть, что где-то что-то и не так понял. Но дело не в прошлом; дело в том, что вот теперь, уже пять лет живя в России и достаточно разбираясь в тонкостях русского языка, я стал свидетелем появления вот такой же паутины, как та, от которой я как-то бежал. Грубо говоря: я стал свидетелем того, как после краткого периода перехода советский Гулаг стал заменяться тем, что я называл Гулагом Западным.
И корни нынешнего социального хаоса я вижу именно в возникновении вот этих новых застенок: в «новой лжи», в развале языка и культуры.
«Наша речь сегодня катастрофически отстает от высоких идеалов российской словесности» пишет проф. Комлев в своей статье „Понимаем ли мы, на каком языке говорим?“ (Литгазета 8.10.97). И считает он, что для понимания и решения кризисного состояния „языку должно придаваться фундаментальное и стратегическое значение.“
Совершенно согласен.
А в разгар так называемой „перестройки“ я еще с надеждой смотрел именно на Россию: А вдруг им удастся восстановить то, что на Западе уже давно потеряно?
В первые перестроечные годы я, впрочем, ни в какую перестройку не верил, считая, что кроме пустых слов тут никакой реальности нет. – Понять, что действительно происходят какие то реальные процессы, я понял, когда главным редактором журнала «Новый Мир» назначили С.П.Залыгина: Ведь если к таким ключевым постам вдруг допускаются свободные, смелые умы – то это уже не пустая болтовня о какой-то смутной «гласности», а прямо касается СЛОВА, касается реального сознания населения; т.е. именно того фактора, которым – вопреки мнению какого-то немецкого философа – определяется бытие… И, понимая состояние умов громкозвучных и многословных Западных журналистов, ничуть не удивлялся, что на это событие они не обращали никакого внимания. Ведь для них действительность сознания – это просто надстройка… - Дальше я увлекался чтением читательских писем в «Огоньке» и других - тогда еще советских - журналах и газетах. И все больше надеялся… Ведь люди говорят… Смутный поиск; но язык свежий, искренний…
Я понял, что освободиться от Советской лжи гораздо проще, чем ото лжи Западной. Ведь Советское лживое пустословие достаточно грубо; его легко отмежевывать от живой реальности; а на Западе – уже давно врут с наукой… И еще мне казалось, что у русского населения, в общем-то, присутствует какое-то чутье правдивости, некоторая природная способность отличать правдивый язык от пустословия; что – в отличие от Запада – язык там еще обладает реальной силой. Подтверждением этому, естественно, служил А.И. Солженицын, который в свое время живым СЛОВОМ очень здорово потряс нерушимые стены советского истукана.
«Высокие идеалы российской словесности» я – ну, правда, со стороны, как иностранец – видел и вижу отнюдь не в каком-то внешнем блеске, в каком-то изяществе, а именно: во внутренней правдивости; и еще в одной важнейшей черте, которую А.И. Солженицын – сам цитируя Д.Н. Шипова - обрисовывает так: «…что не в русской традиции отстаивание интересов групп и классов, но совместные поиски общей правды…»
Разумеется, что на этом фоне язык следует понимать не просто как носитель мертвой информации, а как живую стихию соборного творческого поиска. (Впрочем, это относится не только к русскому языку, а к языку, к человеческому общению и взаимодействию вообще[1]; разница, может быть, лишь в том, что – среди тех языков, которые я знаю – русскому языку легче справляться с этой основной задачей.)
Эта живая суть проявляется в красоте и в логической целостности языковых форм; и разложение языка – это показатель социальной разобщенности и отчуждения от истины; но, с другой стороны, при всеобщей «хилости душ», когда нет сил противостоять - безответственное обращение с языковыми формами в средствах массовой информации может оказывать роковое обратное воздействие на отношение к сути и усилить болезнь. - Если, например, выражение «анализировать что-нибудь» заменяется другим «анализировать о чем-нибудь», то изменяется и само понятие: раньше мы внимательно вникали в анализируемый предмет, а ныне мы небрежно что-то ходим кругом… – Или вот: рекламный плакат с головокружительной надписью: «Другой альтернативы нет!» Причем задача сочинителя явно состояла в том, чтобы объявить об отсутствии альтернативы рекламируемому продукту; но, путаясь в языке и в логике, безобидным этим словом «другой» ввел он, бедолага, еще что-то более главное, какую-то затаенную непонятную мнимую величину, которой рекламируемый продукт уступает свой возвышенный пьедестал, выступая лишь как возможная альтернатива. Но зато «Другой альтернативы нет…» - Обращаешь внимание – голова закружится. Не обращаешь – отупеешь…
Но отчуждение от живой сути языка происходит и усиливается не только от легкомысленного и безответственного изменения внешних форм, от нарушения логики или от «неправильного произношения». Способствует этому и просто пустая болтовня и ложь; даже без всяких грамматических ошибок и при самом изящном произношении. И важнейший вклад в это отчуждение происходит как раз от одной очень распространенной привычки, которая на первый взгляд кажется даже совсем безобидной. А именно: включать радио или телевизор и, не обращая внимания на него, заниматься своими делами. Диктор какой-нибудь что-нибудь говорит; но никто не слушает; все заняты своим. А чудовищно это! Ведь человек говорит! Если я говорю, и никто не обращает внимания на меня - я замолчу, может быть даже обижаюсь. А диктор безустанно говорит: никому. – Употреблять радио или телевизор как шумовой фон – прием общепринятый, распространенный, который совсем естественно подрывает живое отношение и уважение к языку и к говорящему.
Что же касается изменения внешних форм языка и внедрения новых слов, то это влияет по-разному. – Каждый язык развивается, изменяет свои формы; что происходит то органически, на основе живой его сути, то «хирургически», навязыванием чужеродных элементов. Здоровому, органическому развитию могут способствовать те, кто с чутьем и пониманием живет в этой сути (но их мало слышно в наше время; глушит их шум средств массовой информации).
Самые безобидные из «хирургических насадок» – это иностранные слова с ясными понятиями; такие, как, например, «компьютер», «файл», «драйвер»; слова, которые чаще всего не отличаются особым благозвучием, но и не слишком-то вредят. Они указывают на определенный, более или менее понятный предмет; и все.
Опаснее - внедрение новых слов без понятий. Пагубность их в том, что они способствуют развитию пустословия. – Вот, например, на телевидении какая-то глуповатая девчонка объясняет, как она вдруг поняла, что она не просто звезда, а суперзвезда… Перешла из пустого в порожнее; сама как-то «веруя» в «свой переход», как и, пожалуй, «веруют» ее поклонники; не иначе, как и раньше «веровали» в «дружбу народов»[2], в «волю партии»: одни пустые слова заменяются другими.
По-настоящему разрушительную и пагубную роль играют отдельные новые слова и обороты, которые связаны с мало осознанными извращенными понятиями. Некоторые из этих нововведений вполне можно сравнить со злокачественными опухолями, с карциномами, стремительно разлагающими всю живую ткань. Сюда относятся, например, – уже упомянутые – неудачные изменения в употреблении падежей; а также – как самое зловредное из нововведений последних лет - такое слово, как «имидж». – «Имидж» – это внешний вид, который существует независимо от содержания и рассчитан на то, чтобы произвести определенное впечатление. По сути, тут, конечно, ничего нового нет; новшество лишь в том, что понятие, которое на нормальном русском языке искони обозначается словом «показуха», вот выступает в престижной заморской маске и в таком виде поднимается на пьедестал общепризнанного и неотъемлемого фактора повседневной жизни. И так – появились «имиджмейкеры», появились рекламные агентства, профессионально занимающиеся вопросом, как для любого содержания и даже для отсутствующего содержания создавать любой имидж. То есть, по-русски говоря: профессионально занимающиеся показухой. - Будущим поколениям историков, ретроспективно изучающим патологию нашего прогресса, будет, конечно, смешно… А нам, современникам, не смешно; ведь не сладко теряться и разбираться в паутинах из санкционированной лжи…
В общем, проблема разложения языка касается не только лингвистов, касается не только России, а каждого отдельного человека в любой стране цивилизованного мира. Ведь патология международная, как, впрочем, и слово «имидж» вместе с другими словами-уродами уже давно завоевали весь мир…
Все эти опухоли надо распознать и смелым анализом обезвредить…
1) См. вышеприведенную цитату нем. Философа Г. Виценманна; которого, впрочем, в самой Германии мало кто знает…
2) Может быть, что однородность таких слов, как «дружба народов», «воля партии» и «суперзвезда» не всем сразу очевидна. Объединяет эти слова - отсутствие понятия. Ведь «дружба» может быть только между индивидуальными людьми; они же могут проявлять волю (кроме, если «партию» считать воплощением какой-нибудь метафизической «волящей» сущности; что вряд ли подобало бы сугубо атеистическому мировоззрению
